УДК 34.01

УЧЕНИЕ ФРАНЦУЗСКИХ ДОКТРИНЕРОВ О СУВЕРЕНИТЕТЕ

А.И. Гройсберг

Аспирант, ассистент кафедры теории и истории государства и права

Пермский государственный университет. 614990, г. Пермь, ул. Букирева,15

E-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Статья посвящена анализу теории суверенитета Разума в творчестве доктринеров – либерального крыла французской политической мысли эпохи Реставрации.

Ключевые слова: Хартия 1814 г.; суверенитет; доктринеры; Ройе-Коллар; Гизо; Ремюза; французский либерализм

В результате краха режима Наполеона Бонапарта к власти во Франции в 1814 г. вновь приходят Бурбоны. Организация легитимной монархии (так именовался режим Реставрации) была определена в Конституционной хартии 1814 г., октроированной (дарованной) Людовиком XVIII после вступления на престол.

Политика режима Реставрации, приобретавшая все более реакционный характер, вызывала недовольство в широких слоях французского общества.

Либерально настроенная часть буржуазии выступила с резкой критикой действий реакционной части дворянства, стремившейся восстановить феодальные порядки в стране, а также против укрепления позиций католической церкви. В первой четверти XIX века во Франции оформились политические течения, группировавшиеся вокруг парламентских фракций, к числу которых относились в том числе радикально настроенные «левые либералы», идеологом которых выступил Бежамен Констан. Наиболее же умеренное крыло либеральной оппозиции представляли конституционалисты-роялисты («доктринеры»), выражавшие интересы крупной буржуазии и либерального дворянства.

Точно не известно, когда и почему группа умеренных либералов эпохи Реставрации и Июльской монархии во Франции получила название «доктринеры». Одиллон Барр считал, что причиной этого явилась их тяга к широким обобщениям и к «догматизации» политических правил [7, с. 60]. По мнению Габриэля Рэмона, группа так названа благодаря «научному языку, практике обращения к теории, безразличию, проявляемому по отношению к власти и презрению к реальным событиям» [12, р. 23–24].

Отношение к доктринерам всегда было неоднозначным. Критике подвергалось как название группы, так и политические теории ее представителей. Анри Мишель, например, уверенно заявляет: «Если когда-нибудь какая-либо школа не была достойна своего имени, это, безусловно, школа доктринеров. Можно поддаться искушению и решить, что школа эта основана на четких жестких принципах, что совершенно не соответствует действительности. Не должны нас вводить в заблуждение ни их манеры, ни их высокий тон или научный язык. Доктринеры бедны доктриной!» [11, р. 291].

Сначала термин «доктринеры» относился только к Ройе-Коллару, де Брольи и Жордану. Позднее это слово стало обозначать не только политическую группировку, но и идеологическое течение, сформировавшееся вокруг Франсуа Гизо, с 1820 г. ставшего его настоящим лидером.

Доктринеры всегда были малочисленной группой, их количество никогда не превышало 10 человек. По меткому замечанию Беньо, все они могли разместиться на одном диване. Однако группа состояла из блестящих личностей, выдающихся представителей своей эпохи: в нее входили профессор философии и адвокат Ройе-Коллар (1763–1845), историк, критик, политический и государственный деятель Франсуа Гизо (1787–1874), историк и публицист Гийом-Проспер де Барант (1782–1866), герцог де Брольи (1785–1870), писатель и политический деятель Шарль Ремюза (1797–1875), граф Эркюль де Серр (1776–1824).

Между доктринерами никогда не существовало единства. Если Жордан был революционером, то Ройе-Коллар, Паскье, Барант – сторонниками империи. Их политические взгляды были различны, но их объединяли общие принципы, а также стремление к примирению двух миров: «старой» феодальной Франции (до 1789 г.) и Франции эпохи Реставрации. Поддержав монархию в лице Людовика XVIII, доктринеры в то же время не отказались от идеалов 1789 г., считали возможным соотнести эти идеалы с королевской властью.

Признанными лидерами доктринеров были Ройе-Коллар и Гизо. Именно Гизо был теоретическим вдохновителем группы, что проявилось в многочисленных работах, издававшихся им, в частности: «О представительном правлении и о современном положении Франции», «О заговорах и политической законности», «О средствах правительства и оппозиции в современных условиях Франции». В правительственной газете «Монитор» он печатал разъяснения к проектам почти всех законов, которые издавались при Людовике XVIII.

В отличие от Гизо, Ройе-Коллар не оставил после себя объемных работ. Политическое наследие Ройе-Коллара состоит из речей, произносимых им на выступлениях в палате депутатов. Он всегда с жаром защищал свои убеждения, активно использовал идеи своих товарищей и был, пожалуй, самым ярким представителем своей партии. Ройе-Коллар, как, впрочем, и остальные доктринеры, никогда не стремился возглавить группу, но именно с его именем чаще всего во Франции связывают само существование этого объединения.

Ройе-Коллар не создал литературного произведения, где бы провозгласил свои идеи, но были общие принципы, которых он придерживался во время всех своих выступлений в палате депутатов. В своих размышлениях Ройе-Коллар опирается прежде всего на идеи Ш.Монтескье, чья теория разделения властей лежит в основе теории суверенитета лидера доктринеров. Но у Ройе-Коллара было определенное преимущество перед Монтескье: доктринеры жили в эпоху, когда можно было судить о практических результатах «применения» идей, появившихся в XVIII в.

«Идеей фикс» доктринеров была идея легитимности, она лежала в основе всех их теорий. В 1817 году доктринеры основали журнал «Политические, философские и литературные архивы», в котором читателям разъяснялись основные положения «Конституционной Хартии 1814» и велась пропаганда идеи согласия между народом и монархией путем укрепления во Франции конституционно-правового порядка. Как отмечает Е.И. Федосова, журнал был скорее научным, чем политическим, целью его было распространять новые идей в области литературы, философии, права [7, с. 60].

«Хартия 1814 г.» была для доктринеров идеальным документом. Она установила во Франции представительное правление, наилучшую с точки зрения доктринеров, форму правления, а также закрепляла гражданские свободы, открывавшие путь к всестороннему развитию личности. В отличие от Б. Констана, который считал «Хартию 1814 г.» началом политических реформ во Франции, доктринеры оценивали ее как вершину политического развития, полагая, что углубление политических реформ могло сломать то хрупкое равновесие, которое с таким трудом было достигнуто, и привести к новому революционному взрыву [7, с. 60].

Большое внимание в творчестве доктринеров, а особенно у Ройе-Коллара и Гизо, отводится вопросам суверенитета. Вообще, разработка проблемы суверенитета — одно из наиболее популярных и плодотворных направлений во французской политической философии XIX в. Ее привлекательность для исследователей соответствовала степени ее актуальности в послереволюционных условиях.

Французские доктринеры с величайшей энергией восстают как против догмы – «абсурдной и тиранической» – народного суверенитета, так и против теологической теории суверенитета.

Барант считает концепцию народного суверенитета лишь плодом человеческого воображения. Сторонники теории народного суверенитета, заявляет Барант, «не наделяют суверенитетом реальных людей: тех, кто работает на полях или на улицах, а лишь предлагают нам идею народа, который в реальности не существует» [10, р. 139].

По словам Ройе-Коллара, народный суверенитет является суверенитетом силы, наиболее абсолютной формой неограниченной власти. «Перед этим суверенитетом без правил и границ, без совести и сознания долга, не существует ни конституции, ни законов, ни добра, ни зла, ни минувших, ни грядущих времен. Сегодняшняя воля, отвергая вчерашнюю, не связывает завтрашней воли. Притязания наиболее капризной, наиболее экстравагантной тирании не идут так далеко, потому что сознание ответственности обуздывает тирана» [1, с. 203]. При реализации идеи народного суверенитета правительство превращается в армию, уничтожающую все права и свободы. Суверенитет народа или абсолютная власть монарха, отмечает Ройе-Коллар, – все это различные формы, более или менее неудачные, господства силы на земле. Обращаясь к теории божественного права, Ройе-Коллар с уверенностью заявляет: «Божественное право, перенесенное из церкви в государство, есть историческая ложь» [8, с. 101].

Выступая против принципа народного суверенитета, Ройе-Коллар утверждал, что понятие суверенитета означает не власть, а моральное обязательство: «Да, нации суверенны в том смысле… что принадлежат самим себе и, по естественному праву, заключают в себе самих средства, позволяющие добиваться сохранения и процветания; в том смысле также, что общественное согласие есть единственная прочная база правительств, которые существуют, следовательно, для наций и посредством наций. Но эти неоспоримые истины являются, скорее, моральными максимами, чем принципами правления; они больше выражают божественный суверенитет разума и справедливости, чем характеризуют власть, создающую законы и управляющую государствами» [9, р. 463]. В связи с этим меняется и логика легитимации власти: ни одно правительство не может претендовать на легитимность по признаку происхождения. Оно только стремится быть легитимным – в той мере, в какой его действия отвечают разуму и справедливости, определенным свыше и сформулированным в праве. Практическим показателем их соответствия критерию справедливости выступает мнение граждан.

И все же, по мнению доктринеров, суверенитет существует. Политическим концепциям своих предшественников доктринеры противопоставляют теорию суверенитета Разума.

В XIX веке о суверенитет Разума во Франции писали много: «суверенитет разума» является одним из ключевых понятий в «Философских фрагментах» (1841 г.) идеалиста Виктора Кузена; о суверенитете разума писал Дестют де Трасси, встречается оно и в наброске работы Бенжамена Констана «Комментарий к сочинению Филанджери» (1822–1824). Журнал «Глоб» даже назвал теорию суверенитета разума «теорией века» и посвятил обсуждению этой теории целый выпуск (ноябрь 1826 г.) [13].

В работе Дестют де Траси «Элементы идеологии» (1817–1818) Разум-суверен носит утилитаристский характер. Каждому человеку свойственны собственные желания, и у каждого индивида формируются потребности, зависящие от его нужд, следовательно, суждения о добре и зле, справедливости и несправедливости являются субъективными. О морали можно судить на основании того, насколько она соответствует человеческой природе и способна сделать человека счастливым.

Виктор Кузен – противник материализма, а особенно французского материализма XVIII в., и сторонник безличной и абсолютистской теории Разума, принадлежащего Богу и человечеству, – считает, что абсолютная истина не может быть познана конкретным человеком. По Кузену, «человек не может просто сказать “это истина”, ибо, когда человек говорит “я мыслю”, он высказывает лишь субъективное мнение; критерий же истины – не во мнении и не в отдельных свидетельствах человека, а в Разуме, в его первозданной чистоте и сущности. Обретая же личную форму, Разум утрачивает свой абсолютный характер» [13].

В отличие от метафизических рассуждений Кузена теория суверенитета Разума доктринеров есть, прежде всего, теория политическая. Единственными законными суверенами являются только Разум и справедливость – вот исходный пункт концепции доктринеров о суверенитете.

Ройе-Коллар обращался к народу, королям, членам правительства со словами: «Вы – не суверены, Вы – законодатели, а это не одно и то же!» Выступая против любого намека на деспотизм, в своих речах лидер доктринеров защищал то одну, то другую форму правления, часто менял свое мнение, во многом противоречил сам себе, но был постоянен в одном – никакая власть на земле не является суверенной, кроме власти Разума. Общество в творчестве Ройе-Коллара предстает перед нами, как арена непрекращающейся борьбы между различными видами власти за право осуществления суверенитета. Но никакой власти не принадлежит исключительное право обладания суверенитетом [8, с. 103].

По мнению Ройе-Коллара, высшей властью над людьми и над монархами обладает только Разум. Любая попытка объявить сувереном кого-либо еще влечет за собой установление режима деспотизма.

Концепция суверенитета Разума Гизо опирается на положения, сформулированные Ройе-Колларом. Развивая идеи своего предшественника и учителя, Гизо конкретизирует главные его тезисы: отсутствие в мире абсолютного авторитета; необходимость постоянной легитимации власти; общественное мнение как средство проверки действий власти и инструмент придания ей легитимности. Вместе с тем Гизо исключает объяснение выводов Ройе-Коллара, для которого воплощением абстрактного суверенитета Разума и справедливости служил основополагающий документ режима Реставрации – «Хартия 1814 г.», а соответствие действий власти принципам высшей справедливости измерялось соблюдением ее норм. Гизо же отказывается применять теоретические постулаты, касающиеся верховной власти, к какому-либо конкретному конституционному документу [4, с. 165].

По мнению Гизо, никакая власть не является совершенной до тех пор, пока существует «зазор» между этой властью и высшим Разумом. Суверенитет не может быть присвоен ни народом, ни правителем; суверенитет не существует ни как принцип, ни как цель политики. Любое политическое действие, согласно Гизо, должно соотноситься с разумом, моралью, справедливостью, истиной, сосредоточенными в трансцендентном бытии. Человеческие сообщества «неодолимо верят» в суверенитет и стремятся к нему, «желают подчиняться ему и только ему, и это их желание неистощимо». Сувереном, единственно легитимным по своей природе, является разум, истина, справедливость. Гизо приходит к выводу о том, что суверенитету нет места на земле, «поскольку человек по природе своей несовершенен и подвержен заблуждению, то никакая непогрешимая и совершенная власть, стало быть, никакая власть, наделенная суверенитетом по праву, не может ни оказаться в руках человека, ни происходить из недр человеческого общества» [2, с. 515].

В «Политической философии: о суверенитете» Гизо утверждает, что ошибкой является смешение понятий «суверенитет» и «правление» (форма правления). «На заре общества, – пишет Гизо, – суверенитетом обладал каждый индивид. Это было право сильного». В дальнейшем правление присвоило себе суверенитет – так возникла тирания. Законным и обоснованным было право народа на бунт. Произошла революция, отобравшая суверенитет у правителей. Но дальнейшие действия народа Гизо называет абсурдными: «Вместо того, чтобы позволить суверенитету вернуться туда, где он располагается и откуда никто не сможет заставить его снизойти, люди попытались найти для суверенитета обладателя в этом мире» [2, с. 521].

Гизо переосмысливает саму постановку проблемы основания высшей власти. «Я не верю ни в божественное право, ни в суверенитет народа, — заявляет он в работе “О правительстве Франции с момента Реставрации и о действующем министерстве”. – Я вижу в этих понятиях лишь узурпацию власти при помощи силы. Я верю в суверенитет разума, справедливости, права – вот законный суверен, которого ищет мир и которого он будет искать всегда, ведь разум, истину, справедливость нигде нельзя найти полностью и непогрешимыми» [3, с. 17].

В мире есть формы правления, «которые верят в существование суверенитета на земле», к их числу Гизо относит прежде всего аристократию – режим, концентрирующий суверенитет в своих руках, узурпирующий полноту и незыблемость божественной власти и не отвечающий ни одному из принципов человеческого разума [2, с. 531].

Гизо подвергает резкой критике и республиканскую форму правления, основанную на теории народного суверенитета. Естественно-правовая теория народного суверенитета исходит, по мнению Гизо, из того предположения, что каждый человек, по праву рождения, обладает не только равным правом быть хорошо управляемым, но и равным правом управлять другими. Подобно аристократическому правлению, теория эта обусловливает право на власть не способностью, а рождением. Аристократическое правление – суверенитет народа в его меньшинстве; народный суверенитет – деспотизм и аристократические привилегии большинства [1, с. 203].

Вступая в полемику с Ж.-Ж. Руссо, Гизо проводит собственный анализ теории народного суверенитета и приходит к выводу о том, что многие постулаты этой теории, как, например, всеобщее согласие, общественный договор, право свободного выхода из общества, есть не более, чем пустые уловки, без которых народный суверенитет предстает перед нами тем, чем он является в действительности – абсолютной властью численного большинства над меньшинством, что есть не что иное, как тирания [2, с. 572–574].

В своих рассуждениях Гизо явно демонстрирует свое расположение к монархической форме правления, отмечает, что персонификация власти отвечает одному из наиболее глубинных верований человеческого духа и действует подобно религии. Наследственная передача престола позволяет в полной мере воспользоваться преимуществами такого правления и, кроме того, дает монархической системе средство борьбы против пороков системы, является средством преодолеть самые серьезные опасности [2, с. 552].

Вслед за Ройе-Колларом Гизо полагает, что правление, организованное в соответствии с принципами суверенитета Разума, основывается на прямой и непосредственной деятельности части нации, способной осуществлять политическую власть. Политические права должны принадлежать среднему классу, к которому доктринеры относят людей, не занятых физическим трудом и не живущих на жалование, граждан, чье имущественное положение и просвещение обеспечивают им независимость. В отличие от аристократического правления этот класс является открытым, доступным для всех, кто благодаря своим личным заслугам и усилиям способен подняться до его уровня. Доктринеры возражают против демократического нивелирования, устраняющего идею заслуг, и выступают против всеобщего избирательного права [5, с. 68]. Таким образом, суверенитет Разума используется доктринерами в качестве весомого аргумента в пользу меритократии.

В своих рассуждениях о суверенитете доктринеры с неизбежностью обращаются к политической реальности и приходят к выводу о том, что «никакой человеческий суверенитет не может быть абсолютным, т.е. что непогрешимость власти не существует нигде на земле» [13, р. 156–157]. «Суверенитет един и неотчуждаем. Эти атрибуты внутренне присущи его природе», – постулирует Гизо [2, с. 534]. Но единство может принадлежать только Богу, следовательно, единство суверенитета и его незыблемость чужды этому миру. Если никакая человеческая власть по своей природе не может претендовать на обладание суверенитетом, то никакой человеческий суверенитет не является неотчуждаемым в теории, поскольку «в реальности ему может недоставать моральной легитимности». Доктринеры опровергают основные характеристики суверенитета, предложенные в классических абсолютистских и либеральных теориях Запада: абсолютный характер, неотчуждаемость и неделимость. Реализация такого суверенитета в «земном мире», по мнению доктринеров, неизбежно ведет к тирании.

Ройе-Коллар рассуждает следующим образом: если в обществе кто-то обладает абсолютным и неотчуждаемым суверенитетом – это деспотическое общество. А установление деспотии означает скорую социальную смерть или, как минимум, предвещает собой глубокий экономический упадок [8, р. 102]. «В тех случаях, – пишет Гизо, – когда земной суверенитет претендует на неотчуждаемость и незыблемость, какими обладает божественный суверенитет, он неизбежно превращается в тиранию» [2, с. 536].

Таким образом, важным принципом организации политической власти по мнению доктринеров, должно стать разделение суверенитета. Вслед за Ш. Монтескье доктринеры настаивают на необходимости разделения властей, на такой организации управлении, при которой суверенитет представляет собой сообщество многообразных политических властей, которые имеют различное происхождение и ограничивают друг друга путем создания специальной системы сдержек и противовесов.

Рассуждая о наилучшем способе организации политической власти, Ремюза писал: «Лучшая политическая конституция та, что определяет ,что никакая власть не безгрешна, и вручает власть тому, кто действительно способен защищать наиболее важные интересы страны в соответствии с принципами суверенитета Разума» [10, с. 145]. Наилучшим политическим устройством является то, «которое может лучше высветить истину каждого явления и отдать власть в руки тех, в чьих силах осуществлять ее наилучшим образом» [13, р. 157].

Политические размышления, поиск мер, которые обеспечили бы Франции стабильность, привели доктринеров к идее легитимной монархии. Сохранение династии Бурбонов, считал Гизо, стало бы тем «якорем», который так необходим Франции, пережившей бури революции. По мнению доктринеров, формой правления, лучше всего подходящей Франции и наиболее соответствующей теории суверенитета Разума, является ограниченная монархия, une monarchie temperée, в которой монарх царствует, но не правит. Представительный орган власти при таком правлении должен избираться народом на прямых выборах; дебаты, должны проходить открыто и освещаться свободной прессой.

В своих политических рассуждениях доктринеры были одинаково далеки как от крайнего левого либерализма, выступавшего за принятие «империалистической» конституции, так и от крайнего правового крыла французской либеральной мысли XIX в., стремящегося к возврату старого режима. Доктринеры пытались избегать каких-либо крайностей и, находясь между двумя мирами, постоянно подвергались нападкам.

По своим политическим взглядам доктринеры были роялистами и конституционалистами, активными приверженцами Хартии, изданной в 1814 г. Людовиком XVIII и провозгласившей основные права граждан: свободу совести, личности и печати, представительное правление в лице двухпалатного парламента, ответственность министров, несменяемость судей и т.д. И хотя сами доктринеры саркастически замечали, что их доктрина состоит в полном отсутствии последней, Ройе-Коллар позднее называл себя и своих единомышленников «умеренными новаторами», открыто принимавшими общество, вышедшее из недр Революции и пытавшимися заложить рациональные основы для его управления.

Библиографический список

1. Гессен В.М. Основы конституционного права. Пг.: Юрид. кн. скл. «Право», 1918. 445 с.
2. Гизо Ф. Политическая философия: о суверенитете. Цит. по: Классический французский либерализм: cборник / пер. с фр. М.: РОССПЭН, 2000. 591 с.
3. Классический французский либерализм: cборник / пер. с фр. М.: РОССПЭН, 2000. 591 с.
4. Крашенинникова Ю.А. Публичность и парламентаризм в политической теории Ф. Гизо // Полис. 2002. №3. С. 163–175.
5. Либерализм Запада XVII-XX вв. (ч. 1) / под общ. ред. В.В. Соргина / Рос. акад. наук, Ин-т всеобщей истории. М., 1995. 228 с.
6. Федорова М.М. Модернизм и антимодернизм во французской политической мысли XIX века. М.: ИФРАН, 1997. 204 с.
7. Федосова Е.И. Франсуа Гизо: историк и государственный деятель (1787–1874) // Новая и новейшая история. 1997. №2. С. 57–68.
8. Bagge D. Les idées politiques en France sous la Restauration. New York: Arno Press Inc. Reprint edition, 1979. 448 p.
9. Barante de A. La vie politique de M. Royer-Collard: ses discours et ses ecrits. V. 2. Paris: Didier et Cie ed., 1861. 546 p.
10. Craiutu Aurelian. Liberalism under siege: the political thought of the French doctrinaires. USA: Lexington Books, 2003. 337 p.
11. Michel H. L’idée de l’Etat. Paris: Hachette, 1898. 659 p.
12. Rémond G. Royer-Collard. New York: Arno Press Inc. Reprint edition, 1979. 166 p.
13. Remusat Ch. de. Article dans «Globe» du 11 mars 1929 // Globe. 1929. P. 156–157.